Евгений Агранович
Стихотворения

Моему поколению

К неоткрытому полюсу мы не протопчем тропинки,
Не проложим тоннелей по океанскому дну,
Не подарим потомкам Шекспира, Родена и Глинки,
Не излечим проказы, не вылетим на Луну.

Мы готовились к этому, шли в настоящие люди,
Мы учились поспешно, в ночи не смыкая глаз...
Мы мечтали об этом, но знали прекрасно – не будет:
Не такую работу век приготовил для нас.

Может, Ньютон наш был всех физиков мира зубастей,
Да над ним ведь не яблоки, вражие мины висят.
Может быть, наш Рембрандт лежит на столе в медсанбате,
Ампутацию правой без стона перенося.

Может, Костя Ракитин из всех симфонистов планеты
Был бы самым могучим, осколок его бы не тронь.
А Кульчицкий и Коган – были такие поэты! –
Одиссею бы создали, если б не беглый огонь.

Нас война от всего отделила горящим заслоном,
И в кольце этих лет какая горит молодежь!..
Но не думай, мой сверстник, что так уж не повезло нам:
В эти черные рамки не втиснешь нас и не запрешь.

Человечество будет божиться моим поколеньем,
Потому что мы сделали то, что мы были должны.
Перед памятью нашей будет вставать на колени
Исцелитель проказы и покоритель Луны.

1944, 2-й Белорусский фронт

Письмо

Ну что теперь гражданские слова,
Что я любимый твой, твой брат ли, друг ли?
Давай мне только знать, что ты жива,
Что ты не пепел и твой дом – не угли.

Я потому так просто шёл и жил,
Так яростно сносил бои и беды,
Что у меня есть свой глубокий тыл,
Который лично ждёт моей победы.

Жить буду, не забуду никогда
Домов-гробов обугленные клетки.
Враг пятился, сжигая города.
Долизывала талая вода
Войны ещё горячие объедки.

Я вытерпел клокочущую жалость
К сожжённым судьбам в чёрных городах.
Шинель моя их дымом пропиталась,
Осел их пепел на моих висках.

Я, баловень, не знал работы грубой,
Но век готов спины не разгибать.
Врёт поговорка – мне топор, пилу бы:
Построить много легче, чем сломать.

Я на два дня приду к моей невесте.
Не отдыхает победитель. Кров
Бездомным возведём на прежнем месте.
И будет сладкий дым – из очагов.

Но те два дня, тот час ... Мне страшно смерти.
Ты открываешь дверь на мой звонок.
Сбылось. Нет сил. Я падаю за сердцем
У милых ног на каменный порог.

Декабрь 1941

Лебединая песня

Просто крылья устали,
А в долине война…
Ты отстанешь от стаи,
Улетай же одна.
И не плачь, я в порядке,
Прикоснулся к огню…
Улетай без оглядки!
Я потом догоню.

Звёзды нас обманули,
Дым нам небо закрыл.
Эта подлая пуля
Тяжелей моих крыл.
Как смеркается, Боже,
Свет последнего дня…
Мне уже не поможешь!
Улетай без меня.

До креста долетели,
Ты – туда, я – сюда.
Что имеем – поделим,
И – прощай навсегда!
Каждый долю вторую
Примет в общей судьбе:
Обе смерти – беру я,
Обе жизни – тебе.

Ждать конца тут не надо.
Нет, пока я живу,
Мой полёт и отраду
Уноси в синеву!
Слышишь – выстрелы ближе?
Видишь – вспышки огня?
Я тебя ненавижу!
Улетай без меня.

1991

Третья осень

Поля войны свинцом засеяны.
Бегут с пути "мессеров" журавли.
А листья звонкие из золота осеннего –
Как ордена легли на грудь родной земли.

Когда штыки атаку кончили,
Шёл первый снег. И не видал десант,
Как две снежинки мне спустились на погончики...
Поздравь, любовь моя: я – младший лейтенант!

Редеет полк, чадят пожарища,
А я вернусь невредим из огня.
А если лягу здесь, придут мои товарищи.
Ты среди них тогда найди себе меня.

1943

Как сказать о тебе?

Как сказать о тебе? Это плечи ссутулила дрожь,
Будто ищешь, клянешься, зовешь – отвечают: не верю.
Или в стылую ночь, когда еле пригревшись, заснешь, –
Кто-то вышел бесшумно и бросил открытыми двери.

О тебе промолчу, потому что не знаю, снесу ль?
Я в беде новичок, так нелепо, пожалуй, и не жил...
Избалован на фронте я промахом вражеских пуль,
Мимолетностью мин, и окопным уютом изнежен.

Под стеклянный колпак обнаженных высоких небес
Приняла меня жизнь и поила дождем до отвала,
Согревала пожаром, как в мех меня кутала в лес,
И взрывною волной с меня бережно пуль обдувала...

1943

Писем нет

Писем нет. Таким же холодом
Снег траншею заметал.
Говорят, молчанье - золото.
Люди гибнут за металл.

Как буханка снится с голоду,
Так мне снится твой конверт.
Говорят, молчанье - золото.
Значит - я миллионер.

Что-то сломано, расколото.
Ты не пишешь. Всё. Конец.
Говорят, молчанье - золото?
Иногда оно - свинец.

1943

Старуха

Земля от разрывов стонала,
Слетала листва от волны,
И шёл как ни в чём не бывало
Пятнадцатый месяц войны.

Старуха – былинка сухая,
Мой взвод уложив на полу,
Всю ночь бормоча и вздыхая,
Скрипела, как нож по стеклу.

Предвидя этап наступлений
И Гитлера близкий провал,
Её стратегический гений
Прогнозы с печи подавал.

Часа через три наша рота
В дальнейший отправится путь.
Кончайте вы полиработу,
Позвольте, мамаша, уснуть.

А утром старуха – ну сила!
Схватила за полу: постой!
И трижды перекрестила
Морщинистой тёмной рукой.

А я никогда не молился,
Не слушал звона церквей,
И сроду я не крестился,
Да я вообще еврей.

Но что-то мне грудь стеснило,
Я даже вздохнуть не мог,
Когда: "Мой сыночек милый,
Гони их, спаси тебя Бог!"

И растеряв слова я
С покорной стоял головой,
Пока меня Русь вековая
Благословляла на бой.

Да пусть же пулею вражьей
Я сбит буду трижды с ног –
Фашистам не дам я даже
Взглянуть на её порог.

1943

Я в весеннем лесу...

Я в весеннем лесу пил берёзовый сок,
С ненаглядной певуньей в стогу ночевал...
Что имел – потерял, что любил – не сберёг,
Был я смел и удачлив, а счастья не знал.

И носило меня, как осенний листок.
Я менял города и менял имена,
Надышался я пылью заморских дорог,
Где не пахли цветы, не блестела луна.

И окурки я за борт бросал в океан,
Проклинал красоту островов и морей,
И бразильских болот малярийный туман,
И вино кабаков, и тоску лагерей.

Я в весеннем лесу пил берёзовый сок...

1956

Сабля-любовь

Любовь стараясь удержать,
Как саблю тянем мы её:
Один – к себе – за рукоять;
Другой - к себе - за остриё.

Любовь стараясь оттолкнуть,
На саблю давим мы вдвоём:
Один – эфесом – другу в грудь,
Другой – под сердце – остриём.

А тот, кто лезвие рукой
Не в силах больше удержать,
Когда-нибудь в любви другой
Возьмёт охотно рукоять.

И рук, сжимающих металл,
Ему ничуть не будет жаль,
Как будто он не испытал –
Как режет сталь, как ранит сталь.

Конец 50-х гг.

Киты

Киты - неразговорчивые звери,
Понятно: при солидности такой.
Не принято у них ни в коей мере
Надоедать соседям болтовнёй.

И только в случае последнем, крайнем,
Когда он тяжко болен или ранен,
Не в силах всплыть, чтоб воздуху глотнуть, -
Кит может кинуть в голубую муть
Трёхсложный клич. Нетрудно догадаться,
Что это значит: выручайте, братцы!

И тут к нему сквозь толщи голубые
Летят со свистом на призыв беды
Не то чтобы друзья или родные -
Чужие, посторонние киты.

И тушами литыми подпирая,
Несчастного выносят на волну...
"Ух, братцы, воздух! Думал, помираю.
Ну всё, хорош, теперь не утону".

Бионика - наука есть такая,
Проникшая в глубокие места,
Язык зверей прекрасно понимая,
На плёнку записала крик кита.

Гуляет китобоец над волнами.
К магнитофону подошёл матрос,
И вот под киль прикрученный динамик
Пускает в океан китовый SOS.

За много миль тревожный крик услышав,
Бросает кит кормёжку и детишек,
Чтоб вынести собрата на горбу.
Торпедою летит ... Успел, удача!
Ещё кричит, ещё не поздно, значит...
И в аккурат выходит под гарпун.

Мудрец-бионик, было ли с тобою,
Чтоб друга на спине ты нёс из боя,
От тяжести и жалости дрожа?
Была ли на твоём веку минута,
Когда бы ты на выручку кому-то,
Захлёбываясь воздухом, бежал?

Тут все друг друга жрут, я понимаю.
Я не с луны, я сам бифштексы жру.
Я удочку у вас не отнимаю,
Но вот наживка мне не по нутру.

По-всякому на этом свете ловят:
Щук - на блесну, а птичек - на пшено,
Мышей - на сало, а людей - на слове.
На доброте ловить запрещено.

Плывите, корабли, дорогой новой
За пищей, по которой стонет мир, -
За грузом солидарности китовой,
Она нужней нам, чем китовый жир.

1956

Скульптуры из корней

Тащу корявые корни.
Упорны они, непокорны.
Они угнетают руки
Подобно ржавым оковам.
Костями скрипят с натуги
И пахнут окопом.

А что мне до вашей боли?
Вы немы? Ну и молчите.
Я нанимался, что ли,
От немоты лечить их?
Годами учить их речи
Разборчивой, человечьей?

И без корней бы прожил.
Брошу их. Не брошу.
Мне они не чужие,
Я соком корней пропитан,
Во мне отзываются живо
Безмолвные их обиды.

Как нежно лжет отраженье
Клёна в зеркальной луже:
Что может быть совершенней?
А правда выглядит хуже.
Правда - в подземных клёнах,
Заживо погребённых.

Там без весны, без лета,
Без заката и без рассвета
Корни - бойцы простые -
Сражаются беззаветно.
А ордена золотые
Осень навесит веткам.

Ветер сметёт их в копны,
А то - унесёт с собою...
А голые рудокопы
Так и умрут в забое,
Камень сдавив отчаянно,
Смерти не замечая.

Здесь, под ногами, близко
Герой погребён без славы.
Служит ему обелиском
Только пенёк трухлявый.

Над пнём пустота голубая,
Под ним - зазеркалье болотца,
Где борется корень, не зная,
Что не за кого бороться.

Добыв осторожной киркою,
Очищу его и отмою.
Спасу от тлена - от плена
Безвестности и забвенья -
Плечи корней и колена -
Мужество и напряженье.

Тащу корявые корни.
И верю, что пусть не скоро -
В забытом своём забое
Дождусь за работу платы:
Услышав и над собою
Спасительный звон лопаты.

1961

Бард

Город прописки
Я вижу в окне.
Рядом я, близко
И всё-таки вне.
Кто же обижен,
Любезный сосед:
Я тебя вижу,
А ты меня – нет.

Судороги, спазмы
Трясут молодёжь.
Я тебя спас бы,
А ты не даёшь.
Топот по крыше
И камни вослед ...
Я тебя слышу,
А ты меня – нет.

Грозные кары
И брызги свинца
Против гитары
И шутки певца.
Каша из башен,
Ракет и анкет,
Я тебе страшен,
А ты мне – нет.

1973