Продолжение
– Перед приходом немцев я, семнадцатилетний, два месяца служил в истребительном батальоне под командованием майора Лачугина, – рассказывает В.Л. Цветков. – Второго октября, ближе к вечеру, командование батальона неожиданно уехало, оставив напутствие: "Боритесь. Бейте немецких оккупантов". Мы не знали, что делать. Командиры уехали в сторону Ельца, а третьего октября утром в Орёл пришли немцы. Третьего октября в Орле стояла прекрасная погода, разгар золотой осени. Немцы въехали в город по Комсомольской на танках, легковых автомобилях, мотоциклах. Это были передовые части танковой армады Гудериана, совершившей ошеломительный бросок из глубины Украины, который наш Генеральный штаб не сумел предвидеть. Они вошли с юго-запада, почти не встречая сопротивления, как нож в масло, офицеры и солдаты, прекрасно обученные, научившиеся убивать. – Они смеялись, пели, молодые, красивые, сильные, с засученными рукавами, а мы с мамой стояли, смотрели, – вспоминает М.А. Святитская. – Они хохотали на всю улицу, – рассказывает В.Л. Цветков, – им было радостно от того, что так легко захватили Орёл, все мосты целы. Через несколько дней между колоннами нашего театра уже качались тела казнённых. На каждом табличка с надписью: "партизан", "жид", "комиссар", "за саботаж", "за неподчинение".
Шел 104-й день войны, дорога на Москву была открыта. В Орле оставалось около тридцати тысяч жителей, которые не успели, не смогли или не захотели бежать (по другим данным, около 50 тысяч. Немцы перепись населения не проводили, наши – тоже), и тысячи раненых солдат и офицеров, которых Красная Армия при отступлении бросила на произвол судьбы. С государственной точки зрения все они были преступники. Немцы заняли лучшие здания города, в том числе военный госпиталь на углу Комсомольской и Красина. Всех раненых выбросили на улицу, безногих, безруких, в окровавленных бинтах. В первый день оккупации немцы не занимались ни документами, ни проверками, ни расстрелами. Наступила ночь, страшная ночь с третьего на четвертое октября. Врачи, фельдшеры, медсестры госпиталя не оставили своих. Было принято безумное и единственно правильное решение переправить их в инфекционное отделение областной больницы, в Школьный переулок. О Господи, они почти все были там! На носилках, на тележках, на досках, с помощью любых подручных средств они спасали наших солдат и офицеров. Кто мог идти сам, шёл сам, остальным помогали. "Всю ночь с третьего на четвертое октября мы носили раненых", – вспоминает В.Л. Цветков.
На месте нынешнего Тургеневского моста стоял хлипкий мостик, который каждую весну сносило половодьем. До революции здесь была плотина и мельница. Я с детства помню огромные, тяжёлые, никому не нужные жернова, брошенные на правом берегу Орлика. Мостик скрипел и качался, но дело своё выполнял. Вот по нему-то и переправляли наших раненых бойцов туда, наверх, в Школьный переулок, в инфекционное отделение. Деревянные бараки за дощатым забором давно снесены, ни одного не осталось, как жаль! Инфекционным отделением заведовал Владимир Иванович Турбин. Утром следующего дня весь двор был полон стонущими и умирающими русскими солдатами и офицерами. Пришёл немец в погонах и сказал Турбину: "Это наши военнопленные. Завтра вы должны перевезти их в пункт сбора военнопленных. Если вы этого не сделаете, через час все врачи будут расстреляны". Пунктом сбора был централ, тюрьма, одно из самых страшных мест Орла. Как бы вы поступили на месте Владимира Ивановича Турбина, на которого свалилась такая ноша? Доктор Турбин стал первым и главным организатором лечебной помощи, потом пришли к нему хирурги. Он был великим диагностом, иными словами, всех, кого можно было спасти, он спас. Турбин распределял раненых, попутно определяя диагностику и лечение. "И вот тогда я его увидел, – вспоминает В.Л. Цветков. – Все были распределены по палатам, по коридорам, в подсобных помещениях, каждому нашлось место". В то же время врачи и медсестры лихорадочно придумывали истории болезни. Солдаты и офицеры Красной Армии стали колхозниками ближних деревень, жителями Орла, Бог весть кем они стали, немцы уважительно относились к документам. Когда через несколько дней по городу пошли полицаи, все документы были в порядке, а на заборе отделения появилась надпись по-немецки и по-русски: "Не входить. Заразная болезнь".
Часто говорят "они исполняли свой долг", забывая, что исполнение долга в нашем Отечестве обычно организовывалось государством. Здесь ничего этого не было и в помине. Не стояло за русской больницей, за подпольным госпиталем ни партийных, ни комсомольских организаций, ни секретных служб. Только Совесть и Любовь. Сегодня трудно понять то время, которое продолжалось без малого два года, но это была целая эпоха. За каждое срубленное дерево полагался расстрел, дома стояли без запоров, чтобы оккупанты могли войти днём и ночью. Впрочем, к тем, кто принимал новый порядок, немцы относились лояльно, или, выражаясь на новорусском языке, толерантно. – Я поступил в больницу санитаром, – вспоминает В.Л. Цветков, – потому что тех, кто не работал, угоняли в Германию или на рытьё окопов, откуда многие не возвращались. Зима с 1941-го на 1942-й была страшной. Седьмого ноября ударили морозы, которые не отпускали до самой весны. Всю зиму немцы гоняли обитателей Орла расчищать снег. К новому году начался мор: погибали от голода, холода, болезней. При отступлении наши подожгли элеватор. Многим удалось набрать горелого зерна, его томили в чугунках, а потом ели. Хлеба не было, соли не было, ничего не было, только горелое зерно. Запаса дров в инфекционной больнице хватило на две недели. В этих невероятных условиях доктор Владимир Турбин воистину совершил подвиг. "Да, он совершил подвиг, – пишет В.Л. Цветков. – Он совершил подвиг в борьбе с тифом и другими инфекциями в условиях необычайно переполненных палат. За обнаруженную вошь или грязь он давал такой разгон, что не пожелаешь; сам сутками не покидал отделения, следил за порядком, спал в железной дезкамере, где прожаривали всё, что было на больных, сам искал насекомых, изолировал, лечил – всё сам!" / Цветков В.Л. Звезды мерцают. - Орел: "Вешние воды", с. 167./ – Он был нашим первым авторитетом, кумиром и богом, – сказал мне В.Л. Цветков при встрече.
К декабрю тиф был побеждён, но надпись на заборе осталась. Странно, что их никто не выдал. А ведь немцы подсылали провокаторов под видом санитаров и медсестер, даже одна врачиха появилась, которая служила осведомителем в гестапо. Значит, дело было поставлено грамотно. Если бы гестапо узнало, что Турбин скрывает военнопленных и тех, кто прячется от угона в Германию, его вместе со всем персоналом русской больницы расстреляли бы сразу. Инфекционная больница работала до ухода немцев, а когда пришли наши, получилось само собой, что она продолжала работать. – После освобождения пришел полный такой генерал в золотых очках в сопровождении офицеров, – вспоминает В.Л. Цветков. – Это был главный врач Советской Армии Николай Нилович Бурденко. Он осмотрел палаты, поговорил с врачами. Я стоял поодаль, но всё слышал. Он сказал: "Так у вас тут настоящий подпольный госпиталь, это же выигранное сражение!" Не считая гражданских лиц, русская больница спасла около тысячи бойцов и командиров Советской Армии. "Гораздо больше погибло, – вспоминает В.Л. Цветков, – смертность была очень велика, мы возили больше трупы, чем живых".
Доктора Турбина арестовали на следующий день после освобождения Орла. Вместе с ним арестовали многих врачей, их держали в тюрьме несколько месяцев. Обвинение было такое: "Вы прислужники немецкой сволочи, немецких оккупантов". Потом их освободили, слова генерала Бурденко оказали воздействие. Но доктора Турбина сместили с должности заведующего отделением, а на его место назначили другого, который приехал из эвакуации. Владимир Иванович стал рядовым врачом, за ним, как за врагом народа, установили слежку. О, как много было доносов, как его терзали – за то, что оставался в оккупации, за то, что работал с немцами, но более всего – за то, что не похож на других. На мемориальной доске, висящей перед входом в областную больницу, имени доктора Турбина нет, как нет и многих других имен. И в этом высшая правда: такие имена не могут утверждаться чиновниками, а должны быть написаны огненными скрижалями совсем в другом месте. |