«С ТЯЖЕЛОЙ ДУМОЙ О ВОЙНЕ…»
ТАКОЕ НЕ ПРОСТИТСЯ НИКОГДА
Мне было в том году неполных десять,
Когда пришел фашист в начале дня,
Чтобы меня в моем саду повесить
Или в моей же хате сжечь меня.
Под детский плач он все решил заране,
Он все учел под орудийный гул,
И окна школы, где цвели герани,
Колючкой ржавой он перечеркнул.
Моя тропинка с зеленью медвяной,
Где от цветов кружилась голова,
Легла от дома к школе черной раной
Его противотанкового рва.
Я видел сам со школьными друзьями,
Как у него не дрогнула рука
Свалить, столкнуть, живым засыпать в яме
Учителя, седого старика.
Его штыком мальчишка был заколот
За то, что плакать не имея сил,
Ручонками и ртом — такой был голод —
Мальчишка есть у матери просил.
Нам не забыть — за это мы в ответе, —
Как, обращаясь к мертвым и живым,
Взывают к мести женщины и дети,
В моем краю расстрелянные им.
Будь русским ты, поляком или немцем,
Будь из норвежцев или из мадьяр, —
Твоих друзей сгонял фашист в Освенцим
И сталкивал под пули в Бабий Яр.
Нам не забыть, пройдя сквозь все тревоги,
Сквозь сто смертей и тысячи обид,
Что он раздавлен в собственной берлоге,
Но он еще поныне не добит.
Ничто не прощено и не забыто,
А бундесверский Бонн уже готов
Помиловать убийцу и бандита,
Простить его за давностью годов.
Мы знаем все об этом человеке,
Он не уйдет от правого суда:
Такое не забудется вовеки,
Такое не простится никогда.
ПОСЛЕДНИЙ УРОК
Мела метель, дороги заметая.
Дрожали на морозе провода.
А мы стояли на ветру у школы,
Своим дыханьем согревая пальцы,
Стояли молча.
А вокруг ходили
Те, что согнали нас сюда на площадь,
Под окрики и лающую речь.
И вдруг толпа у школы всколыхнулась,
И шепот робко по рядам пополз.
И я увидел — по дороге к школе
Шел мой учитель, тяжело ступая.
Полубосой, в изодранной рубахе,
Что, пропитавшись кровью, стала темной,
Он шел и за собою на дороге
Следы и пятна крови оставлял.
И вспомнил я, как он совсем недавно
Ходил по этой же дороге в школу
Со стопкой ученических тетрадок,
Как часто нас на мотоцикле летом
Катал он вдоль дороги вечерами,
Как мы его по этой же дороге
Домой из школы провожать любили.
И вот теперь его вели солдаты,
Скрутив веревкой руки за спиной,
Чтоб расстрелять у нас перед глазами
За то, что был он честным человеком,
За то, что был он смелым человеком,
За то, что был он русским человеком.
Взглянул я на дорогу, по которой
В последний раз учитель мой прошел.
Мела метель...
И пятна на снегу
Она еще засыпать не успела.
Учитель мой, прости меня, мальчишку:
Я об уроках забывал порою,
Но твоего последнего урока
Я не забуду.
Слышишь — не забуду.
БАЛЛАДА О ЖАР-ПТИЦЕ
Вспоминать тебя хочется
Мне на каждом шагу,
Только имени-отчества
Я назвать не могу.
Словно сестрины, милые
Вижу всюду черты.
Только что за фамилия —
Не сказала нам ты.
Так знакома мне, словно я
Не свожу с тебя глаз,
Но твоя родословная —
Это тайна для нас.
Кто родные, что вырасти,
Все отдав, помогли.
Что хранили от сырости,
От жары берегли?
Где тобою услышана
В детстве песня была:
Может, в парке Камышина,
Может, в доме Орла?
Кем была очарована
По весне — назови?
Ах, весна... Вечеров она
Столько дарит любви!
Иль ждала ты: приметится,
Сердцу лишь не перечь.
Не успевшая встретиться,
Опоздала для встреч...
У речной у излучины
Над Окою, в селе,
Твои руки прикручены
К поседевшей ветле.
Ты застыла у дерева,
У крутого костра.
В эту ночь сорок первого
Ты мне — словно сестра.
Бьет в лицо твое колкая
Крупка синей пурги.
И тебя комсомолкою
Называют враги.
Пусть глумятся. Избитая,
Ты решила: молчи.
И, бензином облитая,
Полыхаешь в ночи.
Ночь холодная, с тучами,
Невтерпеж горяча, —
Над сугробами жгучими
Ты — живая свеча.
Что придумаю, сделаю,
Чтоб рассеялась мгла,
Чтоб ты тихая, смелая,
Умереть не могла?
Незаметные, с вечера
Мы стоим у крыльца,
Чтоб огонь твой отсвечивал,
Проникая в сердца.
Он горит, не кончается
На виду у села.
Вырастая, качаются
Два кровавых крыла.
Вижу скорбные лица я,
Плачет мать в стороне.
Ты ж летящей жар-птицею
Представляешься мне.
А жар-птицы сгорающей
Даже в страшной беде
Никогда, никогда еще
Не бывало нигде.
Над просторами милыми
Неспокойная тишь.
Соберешься ты с силами —
И сейчас улетишь.
Вечно буду гордиться я,
Несказанно любя:
В моем сердце жар-птицею
Поселяю тебя.
САД ЦВЕТЕТ
Ни пятнышка на небе,
Голубое,
Оно лежит, обняв простор земли.
Как будто сговорившись меж собою,
Все облака за окоем ушли,
Чтоб только день унылым, серым не был,
Чтоб были дали за селом ясны,
Чтоб жаворонок,
Ввинчиваясь в небо,
Считал себя хозяином весны.
И день такой, что лучшего не надо.
Лоза, нагнувшись, загляделась в пруд.
Цветет колхозный сад.
А мимо сада
Макарыча на кладбище несут.
Венок, сплетенный из цветущих веток,
Лежит на крышке гроба.
А в саду
Стоит шалаш у вишен-однолеток,
Я на него гляжу, чего-то жду.
Висят пучки шалфея и ромашек...
Вот-вот ты выйдешь к нам из шалаша.
Соломенною шляпою помашешь
И двинешься по саду не спеша,
От солнца щурясь,
Тронешь ветку груши
И улыбнешься:
Двадцать лет назад
Ты тонкий саженец, храня от стужи,
Укрыть своей фуфайкою был рад.
А позже...
Как тебе обидно было,
Когда в колхозный сад пришла война.
Она не ветви яблони рубила —
Рубила руки сторожа она.
Едва ушел за окские курганы
Пронесшийся над яблонями шквал,
Ты вновь вернулся в сад,
Очистил раны
И бережно, как мог, забинтовал...
Ни пятнышка на небе.
Голубое,
Оно лежит, обняв простор земли.
Как будто сговорившись меж собою,
Все облака за окоем ушли.
Молчат мужчины, женщины голосят,
Серьезны, строги лица у ребят.
Макарыча на кладбище уносят,
А сад цветет,
Цветет колхозный сад.
ДВА ОСКОЛКА
Еще не сделал пахарь круга,
Они открылись, как тоска,
Два извлеченных из-под плуга
Стальных заржавленных куска.
Глядят с ладони зло и колко,
Как раны рваные, страшны,
Глядят на парня два осколка,
Две повстречавшихся войны.
Они мрачны, как непогода,
Загадочны, как тишина,
Война двенадцатого года
И сорок первого война.
Лежат, от солнца съежась, рядом,
Морщинистые, как кора,
Один осколок от снаряда,
Другой осколок от ядра.
А пахарь... Он на плуг присядет,
И вдруг задумается он:
Не тем ли был сражен прапрадед?
Не этим ли отец сражен?
И вновь за плуг возьмется пахарь
С тяжелой думой о войне,
Пока набухшая рубаха
Не прикипит к его спине.
* * *
По-бабьи на людях бедовы,
А дома по-бабьи грустны
Мои деревенские вдовы,
Что любят рассказывать сны.
А в снах —
беспокойные страхи
Являются, горе тая, —
К ним сходят мужья с фотографий,
Совсем молодые мужья.
Седыми ночами им снится,
Что встретиться вновь суждено,
А каждому —
только под тридцать,
А каждой —
за сорок давно...
СОРОК ПЯТЫЙ
Прости меня, отец, что за семь лет
Я в первый раз к тебе явился в гости.
Ковром сухой травы
Твой холм одет —
Заботливая осень на погосте.
А где твой крест?
Какая-то вдова
Зимой, в метель (мне скажут: это слишком,
Но так и есть) срубила на дрова,
Чтобы сварить похлебку ребятишкам.
Торчит один пенек.
Отцовский крест...
Его забыть бы, но тревожна дума:
Да что там крест, куда ни глянь —
Окрест
Пеньки, пеньки глядят на мир угрюмо.
Где раньше рос на крутосклоне лес —
Сегодня куст маячит одиноко.
Как старый нищий,
Сгорбился, облез,
Войною искалеченный до срока.
Зайди в село —
Спокойная душа
Нетронутой останется едва ли:
В моем селе не встретишь малыша —
Четыре года
Бабы не рожали.
Но встань сейчас, отец, и посмотри,
Как на пригорках вырастают хаты
Из самана, из глины,
А внутри
Поют до слез вчерашние солдаты.
Мы будем жить.
И снова малыши
Дома наполнят плачем или смехом.
И только ты, отец, от всей души
Нас не поздравишь ни с каким успехом.
Прости меня, прости, что за семь лет
Я первый раз к тебе явился в гости.
Ковром сухой травы
Твой холм одет —
Заботливая осень на погосте. |