Elena А вот, первый наш почётный доктор Оксфорда, в отличие от мистера Бунина, Орловщину явно недолюбливал. "...Орловская деревня (мы говорим о восточной части Орловской губернии) обыкновенно расположена среди распаханных полей, близ оврага, кое-как превращенного в грязный пруд. Кроме немногих ракит, всегда готовых к услугам, да двух-трех тощих берез, деревца на версту кругом не увидишь; изба лепится к избе, крыши закиданы гнилой соломой... " "...Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти..."... "...В Орловской губернии последние леса и площадя исчезнут лет через пять, а болот и в помине нет;..." Впрочем, я могу разъяснить уважаемым читателям причины "непонятной" любви мистера Бунина к Орловщине. Когда мистер Бунин из Витебска приехал в Москву, не имея денег даже на ночевку, зашел в редакцию журнала "Русская мысль". Бунин еще не успел произнести ни слова, как сидевший за столом сотрудник закричал: "Если стихи, то у нас их на девять лет!.." Остро встал вопрос, куда бы податься. Бунин отправляется в Орел, где публика была не слишком притязательна, где его знали, и где он по его же воспоминаниям, он "Восемнадцатилетним мальчиком я был уже фактически редактором "Орловского вестника", где я писал передовицы о постановлениях Святейшего Синода, о вдовьих домах и быках-производителях..." Здесь в Орле сумасбродная авантюристка Надежда Семёнова, издательница "Орловского вестника" благоволила в удовлетворении графоманских наклонностей мистеру Бунину, не окончившему даже четырех классов гимназии. Впрочем, мистер Бунин был весьма прагматичным человеком. Его тяготил литературный труд ("Впрочем, за последнее время стал писать меньше: надоело, опошлишься" - из письма Б. брату), однако, Бунин рассчитывал, что приобретенные в газете связи помогут этому "патриоту земли русской" "закосить" от законной службы в армии. В июле 1991 года молодой повеса по протекции все той же Семёновоё в качестве корреспондента "Орловского Вестника" отправляется в Москву на французскую выстав. Тем временем, в качестве бесплатного приложения к "Орловскому вестнику" издается его книга с тенденциозным названием "Стихотворения 1887 - 1891". А к ноябрю вернувшийся из москвы молодой гуляка получает радостную весть о том, что он по состоянию здоровья освобожден от воинской службы. Тем временем, в газете "Новое время" появляется желчный отзыв критика В.П.Буренина: "Еще одна чесночная головка появилась в русской литературе". Весной 1992 года малообразованный юный повеса уже ждет назначения на непыльную должность в управлении Орловско-Витебской железной дороги, куда он странным образом и был принят после психического растройства, навязчивых мыслей о самоубийстве и попытки скрыться от людей в деревне. Однако, молодой человек не умел и не хотел трудиться, поэтому в ответ на справедливые упреки начальства, он устроил скандал, хлопнул дверью и сбежал из Орла в Полтаву к брату. Есть, есть отчего мистеру Бунину любить непритязательный Орел! В той же Москве, думаю, этого бездельника забрили бы на три года в солдаты, а после изъявления мыслей о самоубийстве упрятали бы в желтый дом. А посему - не обессудьте, мне близко и понятно определение В.П.Буренина в отношении Бунина - "еще одной чесночной головки". Я не понимаю, зачем в порыве эпатажной любви к Бунину Елена говорит неправду о том, что он был первым российским нобелевским лауреатом, ибо первым все-таки был Иван Петрович Павлов (1905 г., за исследование функций главных пищеварительных желез), вторым - Илья Ильич Мечников (1908 г., за работу «Невосприимчивость в инфекционных болезнях»), а мистер Бунин - третьим (1933 г., - куда конь с копытом, туда и рак с клешней). Думаю, что Елене, исходя из любви к Бунину, лучше бы не поднимать эту грязную тему. В 1922 году белоэмигрант Марк Алданов через газету "Слово" запустил "Русский Нобелевский проект", предложив номинировать на Нобеля в области литературы Бунина, Куприна и Мережковского, дабы унизить тем самым советский режим. Поскольку Алданов был "мелкой сошкой", он попытался склонить на свою сторону Ромена Роллана. Однако, мудрый Ромен Роллан обратился в Нобелевский комитет с предложением о номинировании Горького, Бунина и Бальмонта. Думаю, что всем, может быть, кроме Елены, ясно кто в этом случае, по мнению Ромена Роллана, оказывался фаворитом Нобелевской гонки, и я это явно был не Бунин, хотя Роллан предложил дать премию всем троим. Алданов попытался интриговать, настаивая на своем. Впрочем, я спешу разочаровать сторонников Елены, ибо Марк Алданов считал фаворитом Нобелевской гонки Мережковского. Уязвленный Бунин привлек на свою сторону известного американского профессора-слависта из Висконсинского университета (Мэдисон, США) М.И.Ростовцева, который по личной просьбе Бунина обратился в Нобелевский комитет с предложением о номинировании, естественно, Бунина. Расчет Бунина строился на том, что М.И.Ростовцев мягко говоря недолюбливал Максима Горького, который вернулся в 1921 году в совдепию, тогда как любящие Родину Бунин и Бальмонт поступили правильно и отправились подальше от родины соответственно в январе и июне 1920 года. В результате Нобелевский комитет не решился принять участие в грязной склоке русских беглецов, и отдал премию ирландцу У.Б.Йетсу. В 1929 году шведский славист, профессор славянской литературы в Копенгагене неожиданно выдвигает на Нобелевскую премию Бунина. В пику ему "партия Мережковского", возглавляемая поэтом и ученым-славистом, профессором из Лундского университета С. Агреллом выдвигает на Нобеля Мережковского и Бунина. Нобелевский комитет вновь вежливо уклонился от русских дрязг и в 1930 году отдал премию Синклеру Льюису. После этого, в декабре 1930 года, уже после Нобелевских торжеств, в эмигрантской прессе появились две провокационые статьи И.Троцкого «Среди Нобелевских лауреатов (письмо из Стокгольма)» и «Получат ли Бунин и Мережковский Нобелевскую премию? (письмо из Стокгольма)». В последней, отметив высокую оценку шведскими писателями и учеными творчества Бунина и Мережковского, господин И.Троцкий, предлагая «поторопиться с выставлением кандидатуры русского писателя на ближайший год», вопрошал: «Неужели у русских писателей в эмиграции не найдется достаточно друзей, чтобы выступить с надлежащим предложением достойного кандидата?» Статьи вызвали широкий резонанс в парижских литературных кругах, и, говоря словами самого Бунина, «после корреспонденции И.Троцкого чуть ли не все кинулись выставлять свои кандидатуры и при посредстве своих почитателей выставили их». В 1931 году на Нобелевском Олимпе неожиданно замаячила кандидатура Ивана Сергеевича Шмелева. Чтобы "уесть" конкурента в письме все к тому же печально известному М.И.Ростовцеву от 21 марта 1931 года Бунин вновь обратился к ученому с просьбой выдвинуть его на Нобелевскую премию. Он, с присущей ему едкостью, «уничтожал» нового соперника: «Думаю, что члены Нобелевского Комитета и теперь в некотором смущении: все-таки полного представления о современной русской литературе они не имеют, рангов наших точно не знают, читали нас мало (один Мережковский известен всей Европе)... пресерьезно думают, что даже, например, Шмелев замечательный писатель». Должен сказать, что Шмелев оказался порядочнее Бунина, и не предпринимал ответных "наездов". Тем временем, марк Алданов попытался привлечь на свою сторону Томаса Манна. Однако, Томас Манн склонялся в сторону Шмелева, придерживаясь меткой оценки творчетсва Бунина, данной писателем Ильиным: "я не понимаю, как "человеческий идеал" или "идеализм" можно находить у Бунина. Мрачнейший из эпикурейцев; из всех прозрителей в человеческую бестиальность — нещаднейший; великий микроскопист элементарно-родового инстинкта". В результате Нобелевский комитет вновь отказался быть судьей в русской белоэмигрантской сваре и в 1931 году присудил премию шведу Е.Карлфелду. Бунин был потрясен неудачей, поскольку «чуть ли не "семь городов" и т.д. вплоть до хлопот потомка дарителя премии... представляли Бунина. Кульман говорил мне, что та-а-кие обра-за подъяли! — что... деньги в кармане». О себе же бунин искренне писАл: «недостоин, в глубине-то знаю, недостоин», все же спрашивает друга: «... или могу? Вы решите, дружески, могу ли подтащиться с карманом. Ибо, каюсь, трещит карман... Багаж есть. Могу шведам представиться с... поличным... Но кто же меня предложит, ибо не только семи городов не имею и не знаю, но и трех деревушек не разумею... Конечно, хочется... Объективно рассуждая, вижу: багаж имею, иностранцы все же знают, читают... правда, не всего знают. Мое, родное во мне им неведомо, конечно. Но, кажется, условиям дара соответствую. Если можете посодействовать, помогите или дайте совет. У конкурентов богатые возможности, связи. А я не был предусмотрителен да к черному телу привык... Я даже не озаботился приберечь отзывы иностранной печати. Беспечность, да». И через месяц Ильину — на ту же тему: «Стыдно мне, милый Иван Александрович, что дурака ломаю, за "синей птицей" хожу да и друзей беспокою... О сем надо забыть и верить, "как метеор сие приходит", премия-то! Так, говорят, выразился один получивший — Т.Манн. Может быть. Когда получишь — всегда "приходит, как метеор"... Понятно — безбедное (и очень даже!) существование... а "венок лавровый"... Недостоин сего, знаю. Для сего надо — мировое создать. Где оно?.. И кто вправе увенчивать?» Вот так-то, и хочется, и колется, и мамка не велит. Какой там Орел - на повестке - "безбедное существование". Впрочем, блажен, кто верует, что дали "за роман об Орле". Я не могу сейчас закончить эту душещипательную историю, ибо троллейбус, однако позволю себе заметить, что в 1926 году Святополк-Мирский так отозвался о творчестве Ивана Бунина в части его хулиганских выходок по отношению к Сергею Есенину:"«Не любить Есенина для русского читателя теперь, признак или слепоты, или, если он зряч - какой-то несомненной моральной дефектности». Ну, не нравится Елене, что я назвал Бунина порнографическим писателем. Но речь-то идет о "порнографии духа". Всего доброго, Cyrano |