Неизвестная биография А.П. Ермолова / Публ. [вступ. ст. и примеч.] В.М. Безотосного // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1996. — С. 191—201. — [Т.] VII.
191
В фонде А. П. Ермолова в РГВИА хранится рукописная биография Алексея Петровича Ермолова, героя Отечественной войны 1812 г. и покорения Кавказа (Ф. 217. Оп. 1. Д. 15. Л. 1—12). В научном описании, составленном сотрудниками архива, отсутствует характеристика этого документа, не указано время его поступления в фонд; время написания биографии отнесено к последней четверти XIX в. и предположительно указан автор Н. Ф. Дубровин*.
Имя военного историка, публикатора документов, российского академика Николая Федоровича Дубровина хорошо известно в литературе. Он оставил богатое научное наследие. Но среди публикаций Дубровина отсутствует биографический очерк, идентичный хранящемуся в фонде Ермолова**.
192
Сопоставление статьи Дубровина «Алексей Петрович Ермолов при его назначении на Кавказ»* с хранящимся в архиве текстом дает возможность предполагать, что именно этот очерк использовал академик при написании своей работы. Архивная биография Ермолова написана (или переписана) хорошим писарским почерком, часть текста зачеркнута и другой рукой внесена редакторская правка. В статье Дубровина при повторении им текста, заимствованного из архивной биографии, зачеркивания, как правило, восстановлены. В очерке имеется упоминание о смерти Ермолова в 1861 г., а Дубровин отрывки из рукописи вставил в свою работу в 1869 г., эти даты и определяют время написания биографии как 60-е гг. XIX столетия. Рукопись анонима, хранящаяся в архиве, несомненно представляет научный интерес как одна из первых посмертных биографий Ермолова. Текст публикуется с сохранением всех особенностей языка документа. Зачеркивания воспроизводятся в угловых скобках.
<Биография А. П. Ермолова>
А. П. Ермолов был бесспорно выдающимся деятелем в царствование Императора Александра I и принадлежал к числу лиц, пользовавшихся наибольшею симпатиею современников. Эту симпатию <Алексей Петрович> он сохранил до своей кончины, и с именем Ермолова потомки связывают образ вполне русского человека, одареннаго блестящими способностями.
Алексей Петрович родился в Москве 24 мая 1777 года. Отец его помещик Орловской губернии, <был председателем гражданской палаты, а затем> управлял канцеляриею генерал-прокурора графа Самойлова1. Мать А. П. Мария Денисовна Давыдова была родная тетка известнаго партизана-поэта Д. В. Давыдова2. Она была женщина очень умная, отличавшаяся остротою ума и резкостью выражений. По словам современника, <близко ее знавшаго> Марья Денисовна до глубокой старости была «бичем всех гордецов, взяточников, пролазов всякаго рода, занимавших почетныя места в провинциальной администрации»3. Оба ея сына с молоком матери всосали наклонность к остротам, и Алексей Петрович был в этом отношении почти безпощаден4.
Как большая часть дворян того времени он получил первое образование от двороваго человека по имени Алексея. Водя по букварю резною указкою, Алексей учил грамоте своего тезку не подозревая, конечно, что в будущем ученик его будетпроконсуломКавказа, как называл Ермолова в своих письмах Великий Князь Константин Павлович. Для продолжения воспитания, молодой Ермолов был отдан сначала в семейство своего родственника орловского наместника Щербинина, а потом <в дом Левина и затем> отправлен в Москву в университетский благородный пенсион5.
Древняя русская столица, по выражению Алексея Петровича, была через-чур гостеприимна. Длинным обедам не было конца и они бывали так часто, что многие не знали <домашних хлопот об этом, не знали> других обедов кроме званых. На таких пирах Москва <критиковала многия распоряжения, бранила
193
прежде всего Петербург, но смотрела на него с завистью и> соблюдала <на обедах> чинопочитание более чем «в австрийских войсках». Шампанское подавалось гостям только до известнаго чина: в одном доме угощали им только превосходительных, в другом, где хозяин был побогаче, этой чести удостаивались чины высокоблагородные и ассесоры. Младшие не обижались таким предпочтением и скромно ожидали повышения в чине, дававший им право на бокал шампанскаго6.
«Москва не годится в главнокомандующие, — говаривал Ермолов: она перепутает всякое приказание»7, но Москва была всегда русским городом в самом обширном значении этого слова. Молодое поколение получало хотя и необширное научное образование, но воспитывалось так, что охотно несло свою жизнь и знания на пользу родины. Отечественная война показала что в состоянии была сделать и что сделала Москва для России в трудную годину испытания.
Под впечатлением жизни и обстановки складываются наши привычки, вырабатывается характер и неудивительно, что Ермолов вынес из Москвы неподкупную любовь к родине и уважение к <старшим и> заслугам. Гостеприимная Москва сделала его радушным хозяином, приучила его к острому слову и при случае к едкой насмешке.
С этими качествами Алексей Петрович явился в Петербург в чине сержанта Преображенскаго полка. Ограниченныя средства не дозволяли ему оставаться в гвардии, офицеры которой вели роскошную жизнь, держали собственный экипаж и огромное число прислуги в передней8. Пятнадцатилетний юноша стал искать себе иной род службы и первая служебная деятельность Ермолова связана с тем полком, слава котораго гремела в последствии на Кавказе в течение полувека. 1-го января 1791 г. Алексей Петрович был переведен капитаном в Нижегородский драгунский полк, шефом котораго был граф Самойлов, а командиром родной племянник графа, двадцатилетний юноша Н. Н. Раевский, один из знаменитых деятелей 1812 года.
Ермолов отправился в Молдавию, где стоял <тогда> полк, но оставался там очень недолго и был назначен адъютантом к графу Самойлову. Петербург снова принял с распростертыми объятиями молодаго и красиваго адъютанта. Одаренный от природы необыкновенною физическою силою, крепким здоровьем и замечательным ростом, Ермолов своею красивою наружностью обращал на себя всеобщее внимание. Его большая голова, с лежащими в безпорядке волосами, проницательные и быстрые глаза делали его похожим на льва.
Взгляд его, в особенности во время гнева, был необыкновенно суров. Горцы впоследствие говорили о Ермолове, что горы дрожат от его гнева, а взор его разсекает как молния. Острый, находчивый Алексей Петрович был желанным гостем высшаго общества, но оно не удовлетворяло его, и жажда к занятиям не дозволяла ему предаваться исключительно праздной светской жизни и удовольствиям. Переименованный по личной просьбе в капитаны 2-го бомбардирскаго батальона, Ермолов был зачислен 9 октября 1793 г. в артиллерийский шляхетский корпус, где и принялся с полным жаром за изучение военных наук.
Возстание в Польше в 1794 г. отозвало его от ученых занятий. За штурм Праги Алексей Петрович был награжден орденом Св. Георгия9 и в следующем году отправлен в Италию, где прикомандированный к главной квартире австрийскаго главнокомандующаго, был участником войны австрийцов с
194
французами10. Едва только он вернулся в Россию, как в 1796 году принял участие в персидском походе графа Зубова11.
Репутация замечательнаго по способностям и отличнаго боеваго офицера, сулила Ермолову блестящую будущность, но обстоятельства временно сложились несколько иначе. По донесению Смоленскаго губернатора, брат Ермолова по матери Каховский был взят, а вместе с ним был взят и Алексей Петрович, посажен в Петропавловскую крепость, а затем отправлен в Кострому. Там он нашел другаго изгнаника, М. И. Платова, впоследствии графа и знаменитаго атамана войска Донскаго. Одинаковость участи сблизила их и они до смерти остались друзьями, не смотря на разность характеров. В Костроме Ермолов и Платов оставались три года и были освобождены со вступлением на престол Императора Александра I12. Приехав в Петербург, Алексей Петрович более двух месяцев ежедневно являлся в военной коллегии, «наскучив, как он выражался, всему миру секретарей и писцов»13. Наконец в июне 1801 г. Ермолов был принят <тем же чином> на службу в 8-й артиллерийский полк и получил роту, расположенную в Вильно. Он деятельно занялся службою и в приезд Императора через Вильну обратил на себя особенное внимание <и получил благодарность> «за скорую стрельбу и проворство движений».
Наступившия затем безпрестанныя войны выдвинули вперед Ермолова и с лихвою вознаградили потерянное. Принимая участие во всех кампаниях, Алексей Петрович быстро шел вперед и скоро стал лично известен Императору. Самою блистательною деятельностью его, эпохою популярности и известности, был, конечно, 1812 г. В <самый> короткий промежуток времени он достиг до звания начальника дивизии, был начальником штаба армии, потом начальником всей артиллерии и наконец командиром гвардейскаго корпуса. <В Отечественную войну характер, способности и сила воли Ермолова развернулись во всем величии>. Пройдя школу под руководством Суворова и Кутузова, имея отличное военное образование, здравый ум, увлекательный дар слова и рыцарскую храбрость14, Алексей Петрович завладевал всеми и внушал к себе неограниченное доверие. <«Напрасно француз порет горячку, говорили солдаты, Ермолов за себя постоит».>
Часто те, которым приписана была слава успехов, действовали по совету Ермолова. При отступлении от Пирны к Кульму князь Шаховской посылал своих адъютантов за приказаниями к принцу Евгению, который отправлял их к Остерману, а последний к Ермолову: «почему для сокращения времени, говорит Шаховской, я стал прямо посылать их к нему и ни разу в том не раскаялся».
Сравнительно редко упоминаемый в реляциях Ермолов скоро стал любимцем войск и кумиром для молодых офицеров <и рыцарем без страха для народа>. Кутузов отдавал ему в этом должную справедливость, любил его и посылал часто туда, где горячее. Однажды, окруженный своим штабом, Кутузов смотрел с высоты на отступление французов. Глядя на Ермолова, который, по выражению современника, как гнев небесный мчался за неприятелем, фельдмаршал не без удовольствия указал на него окружающим.
— Этому орлу я еще полета не даю, проговорил старик.
Подвиги Алексея Петровича стали достоянием устных разсказов и молва сделала <для него гораздо более, чем бы официальныя реляции и похвала главнокомандующего. Редко упоминаемый в донесениях Ермолов являлся как бы преследуемый несправедливостью и вместе с тем> его представителем славы
195
русскаго народа. <Когда многие обратились к отцу Ермолова выслать портрет сына, то старик удивился этому. «Подвигов героя вашего, писал он одному из желавших иметь портрет, не видал я ни разу ни в реляциях, ни в газетах, которыя наполнены генералами Винцингероде, Тетенбарном, Бенкендорфом и проч., не надеюсь что бы много было охотников разбирать оные портреты»>15.
Если с одной стороны Ермолов был популярен в армии и имел поклонников, то с другой высшее командование недолюбливало его за язык, неудержимый до колкости16. Сам Алексей Петрович сознавал свой недостаток. Главнокомандующий17, говорит он, <часто> терпеливо выслушивал мое возражение, но я заметил, что он часто удивлялся, как я, дожив до лет моих, не перестал быть Кандитом18. <Он высказывал малое сочувствие к партии, во главе которой стояли Барклай, Витгенштейн и многие другие.> Характеризуя в начале войны штаб Барклая, Ермолов говорил: «здесь все немцы, один русский, да и тот Безродный»19.
Однажды, во время Отечественной войны, Ермолову, как начальнику штаба, пришлось сформировать легкий отряд. Он назначил генерала Шевича начальником отряда, в состав котораго вошли казаки, бывшие под начальством генерала Краснова. Шевич оказался моложе Краснова20, и атаман Платов, вступаясь за своего подчиненнаго, просил Ермолова разъяснить ему: давно ли старшаго отдают под команду младшаго ипритом в чужия войска?Как чужия? спрашивал Ермолов. Разве вы казаки считаете себя только союзниками русскаго царя, а
196
не его подданными? Казаки обиделись, и правитель дел атамана предлагал21 возражать Ермолову.
«Оставь его в покое, отвечал Платов, ты его не знаешь: он в состоянии с нами сделать то, что приведет наших казаков в сокрушение»22.
Правда, что казакам тягаться с Ермоловым было не под силу. Будучи тверд в своем слове и неизменен в решении, он всегда доводил начатое им дело до конца. Император Александр, сроднившийся с своею победною армиею, знал Ермолова со всеми его достоинствами и недостатками. Оценив вполне высокие его качества, Император избрал его главнокомандующим на Кавказ и послал в Персию. Назначение это вполне удовлетворяло самолюбию Ермолова. «Достиг я моей цели, пишет он в одном из своих писем, и мог ли я предвидеть, что таково будет по службе моей назначение?» И действительно на 39-м году, в лучшую пору жизни, он был призван к самостоятельной деятельности и мог развернуть свои силы и способности23.
Значительныя территориальныя приобретения, сделанныя Россиею по Гюлистанскому трактату 12 октября 1813 г., требовали энергичной деятельности по устройству вновь присоединеннаго края и сохранения дружественных отношений с Персиею, принужденною силою обстоятельств уступить России часть своих владений. Подписывая трактат, шах не терял еще надежды, что при предстоявшем разграничении Император Александр, по своему великодушию согласится возвратить Персии часть потеряннаго. Государь предоставил решение этого вопроса Ермолову, но предупреждал, что поступки и поведение его должны клониться к тому только, чтобы укрепить дружбу между двумя державами и ни в каком случае не нарушить ея. Зная заносчивость персиян и характер Ермолова, Император советовал ему строго следовать персидскому этикету.
«В азиатском церемониале, писал Государь, заключается много таких вещей, которыя по своей необыкновенности часто кажутся для европейцев неприличными;
197
в таковых случаях будте вообще сговорчивы, ибо не трудно различить то, что относится просто к обычаям, от таких вещей, кои можно почесть за унижение».
Ермолов не вполне последовал воле Императора, хотя и остался победителем персидских претензий и требований. Первый вопрос, который встретил Ермолова по прибытии в Тавриз, был вопрос окрасных чулках, без которых <до сих пор> не обходилась ни одна аудиенция у наследника персидскаго престола. По обычаю, в комнату наследника нельзя было войти в сапогах, но необходимо было снимать их и надевать красные чулки. Этикету этому следовали беспрекословно все послы европейских держав, но Ермолов не соглашался надевать чулки. Ему заметили что еще недавно посланный Наполеоном генерал Гардан25 исполнил это требование. «После красного колпака вольности26, отвечал Ермолов, ему не трудно было надевать и красные чулки».
Видя несговорчивость русского посла и в то же время не желая нарушать установившагося придворнаго этикета, Аббас-Мирза27 решился принять посла не у себя в комнате, а перед домом на каменном помосте внутренняго двора. Посольству28 пришлось пройти несколько узких и темных корридоров и грязных дворов, прежде чем явиться перед наследником. При приближении к месту аудиенции, шедшие впереди церемониймейстеры и адъютанты принца, начали постепенно снимать свои туфли и кланяться почти до земли. «Не останавливаясь, говорит Ермолов, продолжили мы идти далее, на средине двора они догнали нас и опять начали поклоны, но уже не столь продолжительные, ибо сняв туфли, нет уже обыкновения снимать что-либо более <знатнейшия туфли могут, однако же, доходить до средины двора, но ни одна предела сего не переступает>».
Аудиенция заключалась в простой передаче грамоты, в которой Император Александр выражал желание сохранить дружбу с Персиею. Из Тавриза Ермолов думал ехать как можно скорее в Тегеран для представления шаху, но его задерживали на каждом шагу. Нежелание русскаго посла подчиняться этикету и незнание данных ему полномочий, ставило персидское правительство в затруднительное положение. Все еще надеясь выговорить уступку хотя части потерянных владений, тегеранский двор подсылал к Ермолову разных лиц, чтобы выведать мысли посла и полномочия, ему данныя. Из всех переговоров персияне должны были заключить, что Россия не согласится ни на какия уступки, и тогда они решили не задерживать посла и предложили ему прибыть в Султанию29, куда с наступлением жаров шах обыкновенно приезжал и проводил лето.
<«По изъявлении вам множества приветствий, писал визирь садри-Азам30 Ермолову, и по отправлении о вашем благополучии тысячи молитв, я рукою искренности снимаю фату с ланиты красавицы цели. После долгаго приковывания ока надежды к дороге ожидания, я денно и нощно не переставал мечтать о радостном с вами свидании, как вдруг пришла благая весть о приближающемся блаженстве вашего присутствия».>
Прибыв в Султанию в начале июля, Алексей Петрович до 20 числа ожидал там шаха, потом в течение целой недели переговаривался о церемониале, и наконец только 31 июля состоялась аудиенция. Через несколько дней, и именно 3-го августа, были поднесены шаху подарки31, причем «убежище мира и средоточение вселенной» был особенно поражен хрустальными вещами и огромных размеров зеркалами. Долго и неподвижно всматривался шах в себя и в обливавшие его алмазы и бриллианты в безчисленных сияниях отражавшиеся в глубине волшебнаго трюмо. Но вот как-бы очнувшись, он думал было обратиться к другим вещам, но какая-то неведомая сила снова приковала его
198
к месту. Прошло несколько минут, наконец, превозмогая себя, шах сделал легкое движение в сторону ... и очарование самим собою исчезло. «Мне было несравненно легче, произнес он, приобрести миллионы, чем этот подарок русского венценосца, который не променяю ни на какие сокровища в мире»32.
Подметив слабую сторону, Ермолов, при помощи лести, нашел теплый уголок в сердце средоточия мира. «Не раз случалось, писал он Закревскому, что я выхваляя редкия и высокия качества шаха и уверяя сколько я <ему предан и> тронут его совершенствами, призывал слезу на мои глаза и так и таял от умиления. На другой день только и говорено было обо мне, что не было такого человека под солнцем. После чего не смел никто говорить против меня, и я с министрами поступал самовластным образом». Шах помирился с мыслью о невозможности возвратить и пяди уступленной по трактату земли и обещал назначить коммисию для разграничения. Алексей Петрович покинул Персию и 10-го октября возвратился в Тифлис33.
Познакомившись с краем, он прежде всего обратил внимание на защиту жителей Кавказской линии. Признавая, что существовавшие крепости и посты не удовлетворяют своему назначению, главнокомандующий стал теснить горцев в глубину гор и с этою целью перенес часть линии с Терека на Сунжу, построил несколько новых укреплений и довел их до р. Сулака. Горцы хотя и уступили место, но пользуясь густо и трудно проходимыми лесами, упорно сопротивлялись. Тогда Ермолов решил приступить к рубке лесов и к проложению просек.
199
Смотря на уничтожение вековых деревьев и их естественной защиты, горцы сознали, что не ружье и пушка, а русский топор покорит их34. Так оно было в действительности. Употребленный Ермоловым способ действий привел к тому, что он имел возможность с весьма незначительными силами держать в страхе всю Чечню и Дагестан. С другой стороны, господство наше в Закавказье возрастало по мере уничтожения ханской власти и введения русскаго управления. Для этой цели главнокомандующий пользовался каждым предлогом. Так, когда 24-го июля 1819 г. скончался Измаил хан Шекинский, то Алексей Петрович, не обращая внимания на наследников35, объявил, что ханство уничтожается и оное называется Шекинскою областью. «Я займусь, писал он, исправлением погрешностей прежняго злодейскаго управления, а народ, отдохнув от неистовств онаго, будет благословлять благотворительнейшаго из монархов».
Уничтожение ханства Шекинскаго было громовым ударом для всех остальных ханов. «Я давно знал, что так будет, говорил Мустафа хан Ширванский».
Человек умный и наблюдательный Мустафа скоро оценил цель действий Ермолова и 19 августа 1820 г. добровольно ушел в Персию, отправив туда заранее все свое имущество и часть гарема36. Жителям объявлено, что Мустафа лишен навсегда ханскаго достоинства и ханство принимается в российское управление. Примеру хана Ширванскаго последовал и хан Карабагский37, который 21 ноября 1822 г. также бежал в Персию. Власть хана в Карабаге объявлена уничтоженною и жители приняли это известие с большою радостью. «Обозрев прелестныя наши мусульманския области, писал Ермолов, сказать откровенно могу, что восхищался мыслию, сколько введение в них управления российскаго послужит в короткое время к их улучшению. Введение нашего управления есть дело, мне
А.П. Ермолов. Литография П. Бореля. 1865 г.
| 
А.П. Ермолов. Литография Н. Морена. 1827 г.
| 
Торж. аудиенция Рос. посла А.П. Ермолова у персид. шаха Фет-Али в 1817 г.
|  |
Страница 3 из 3: « Назад 1 2 3