В 1827 году состоялось открытие Орловской духовной семинарии. В этом заведении учились композитор В.С. Калинников, авиаконструктор Н.Н. Поликарпов, отец известного писателя, профессор Киевской духовной академии А.И. Булгаков. Преподавателем истории в семинарии работал виднейший орловский краевед Г.М. Пясецкий.
Трехэтажное здание семинарии было первым самостоятельным проектом молодого архитектора - Фомы Петонди. Позднее станет прославленным архитектором, который создаст много шедевров. Его храмами и зданиями сегодня по праву гордится Казань. Но его первый проект был реализован в Орле.
Ныне в этом здании находится орловский техникум железнодорожного транспорта.
https://proza.ru/2015/03/28/498Орловская семинария и мировоззрение воспитанниковСергей Сизов (Омск)Орловская семинария и мировоззрение её воспитанников в предреволюционные годы
Изучение личности и творчества репрессированного омского литератора Бориса Фёдоровича Леонова (1900 – 1977)[1] заставило меня обратить внимание на мировоззрение семинаристов начала ХХ в.. Леонов был сыном сельского священника, выпускником Первого Орловского духовного училища и недоучившимся семинаристом (окончил четырёхлетний общий курс). В октябре 1918 г. он вступает в партию большевиков и уходит добровольцем в Красную Армию. Позднее работал в области пропагандистской работы, был журналистом и заведующим литчастью Омского драмтетра. Дважды был осуждён по политической статье (58-10). Понять, почему молодые поповичи шли в большевики невозможно без изучения духовных учебных заведений той поры.
Семинария (от латинского seminarium – рассадник) была учебным заведением, дававшим неплохое общее образование. Достаточно сказать, что программа курса духовной семинарий (вместе с предварительной подготовкой в духовном училище) содержала в себе полный курс классических гимназий. В начале XX в. в 58 православных семинариях обучалось свыше 20 тыс. чел.[2].
В конце XIX – начале ХХ вв. круг изучаемых предметов в семинариях был расширен. Помимо специальных дисциплин: катехизиса, церковной и библейской истории, литургики, богословия – в программу были включены физика, математика, логика, психология, а также начальные знания по философии, её краткая история. Большое внимание уделялось изучению языков, в систему обучения входило пять языков: латинский, греческий, французский, немецкий и древнееврейский.
В некоторых семинариях к этому присоединялось преподавание медицины и сельского хозяйства. Знания по последнему предмету были нужны, поскольку значительная часть выпускников становилась сельскими священниками. Агрономические сведения должны были не только помочь им вести собственное хозяйство, но и способствовать повышению культуры земледелия окрестных крестьян.
Мотивы поступления в семинарию были различные и нередко весьма прозаические. Например, это учебное заведение давала льготу по воинской повинности – её получали после двух лет обучения. Дети сельских священников нередко шли в семинарии с намерением поднять свой социальный статус – после окончания четырех классов они получали право поступить в университет, могли получить и чиновничье место. Чиновничья карьера привлекала их довольно часто больше, чем карьера сельского священника[3].
В Орле духовная семинария обосновалась в 1827 г. после перевода её сюда из ещё более провинциального Севска. Располагалась она на Казначейской улице (позднее улицу переименовывали дважды: первый раз – в Разночинскую, а второй – в Студенческую). Здание семинарии сохранилось и сейчас: ныне в нём располагается колледж железнодорожного транспорта. Сегодня строение даже внешне выглядит иначе, чем в начале века. Уже в советское время к зданию были пристроены колонны, придавшие ему более торжественный вид. Сохранился старый парк, в котором когда-то гулял со своими друзьями Борис Леонов.
Духовная семинария готовила священников и учителей преимущественно народных школ. Семинария, как и духовное училище, была общесословным учебным заведением: в ней могли обучаться на одинаковых условиях дети всех сословий государства. В Орловской духовной семинарии учились не только известные служители церкви, но и деятели науки, культуры, революционеры. Назовём лишь некоторых из них: декабрист С.М. Семёнов (1789–1852)[4], святитель Феофан Затворник, Вышенский (в миру – Г.В. Говоров) (1815–1894)[5], философ С.Н. Булгаков (1871–1944)[6], исследователь Арктики В.А. Русанов (1875–1913?)[7], авиаконструктор Н.Н. Поликарпов (1892–1944)[8]. В этой семинарии учился будущий член организации «Народная воля», а позднее эсер А.В. Гедеоновский (1859–1928)[9].
Как видим, Орловская семинария открывала разнообразные пути для развития личности. В конце XIX – начале XX вв. многие из семинаристов мечтали не о церковной карьере или поступлении в духовные академии, а о продолжении образования в светских учебных заведениях. Борис Леонов в этом смысле не был исключением. Думаю, вряд ли его прельщала карьера священника: детские и отроческие воспоминания были омрачены неудачным примером отцовского священства. Борис, будучи ребёнком впечатлительным и прилежным, в детстве, полагаю, в Бога верил. Но дальше произошло разочарование и принятие безбожия. Почему? Судя по тому, что мне удалось узнать, его детская вера была разрушена сначала вечно нетрезвым отцом, облачённым священническим саном, а затем либерализмом и нигилизмом предреволюционного времени. Уже в семинарии, где в этот период либеральные и социалистические идеи были достаточно распространены, Борис окончательно расстался с верой.
В Орловской духовной семинарии юноша провёл четыре года (с 1914-го по 1918-й). Полный курс обучения длился шесть лет, но революционные события коренным образом изменили все планы и распорядки. Ректором семинарии в предреволюционные годы был магистр богословия, протоиерей В.А. Сахаров. Кроме ректора, были также инспектор, два его помощника, 17 учителей, врач, фельдшер, эконом и духовник семинарии[10]. В семинарии была своя домовая церковь – церковь Иоанна Богослова. Освящение этого храма состоялось 6 октября 1891 г., в период обучения в семинарии Ф. И. Леонова[11].
Список учителей семинарии, состоявших в штате, даёт нам достоверные данные об основных преподававшихся дисциплинах. Это священное писание, всеобщая история, русская церковная история, русская гражданская история, богословие, гомелетика[1], литургика**, практическое руководство для священников, греческий, латинский и немецкий языки, философские науки (в том числе логика), физика, математика, пение. Были и преподаватели-«почасовики», не входившие в постоянный штат. Достоверно известно, что в семинарии преподавались, помимо перечисленных предметов, живопись, гимнастика, французский язык.
Благодаря помощи известного орловского краеведа В.Г. Сидорова, мне в руки попал альбом с фотографиями семинарии 1914 г.[12]. Издан этот уникальный альбом был в Париже (дата издания неизвестна). В издании представлены не только фотографии учителей, но и коллективные фотографии всех классов. Семинаристы, как и их наставники, в форменной одежде, священники, естественно, – в рясах. Вдоль стен кабинетов семинарии развешаны фотографии и портреты знаменитых людей (по большей части духовного звания, судя по одежде). Среди них, наверняка, и выпускники Орловской семинарии.
Фотографии альбома позволяют более детально представить учёбу и быт семинаристов, увидеть лица их учителей. Вот огромная комната, скорее даже казарма, уставленная в два ряда десятками железных кроватей, – «спальня». А вот и столовая. Вдоль столов, поставленных вдва ряда, сидят за обедом семинаристы, а дежурные в белых фартуках разносят еду. «Читальня»: семинаристы тесно сидят с книгами и газетами в руках в бедно обставленной комнате. Актовый зал с роялем. Физический кабинет с различными приборами. Во всех комнатах видны аккуратные печки, с потолка свисают электрические лампы с простенькими абажурами.
Альбом и «Орловские епархиальные ведомости» помогли получить дополнительные сведения о семинарии. Здесь были свои учебные лаборатории, имелся струнный и духовой оркестры. С талантливыми учениками проводились дополнительные занятия в своего рода кружках и факультативах. Достаточно сказать, что в 1913–1914 гг. игре на скрипке обучались 36, а на духовых инструментах – 22 учащихся. 68 воспитанников занимались по классу живописи. Самые одарённые писали иконы и картины религиозного содержания[13].
Все семинаристы носили форму. Ежегодно они получали две суконные курточные пары и пояс, фуражку, три пары белья, две пары сапог, галоши. Один раз в два года – драповое пальто. В шестом классе вместо курточной пары с поясом выдавалась сюртучная пара, что выделяло выпускников в общей массе семинаристов[14].
Мы можем составить представление и о том, как питались бурсаки. Стол воспитанников духовной семинарии, само собой разумеется, различался в обычные дни и дни поста. Вот, к примеру, что ели учащиеся в сентябре – ноябре 1909 г.[15]. На завтрак они получали чай спшеничной булкой. Обед был более плотным (3 блюда). По понедельникам, вторникам, субботам и воскресеньям был «скоромный стол»: щи с говядиной, говядина с хреном, каша с говяжьим салом (или котлеты скартофельным пюре). По средам и пятницам мясные блюда заменялись рыбными и грибными («постный стол»): окрошка из севрюги, щи с белыми грибами, пирожки с подливкой. На ужин «скоромный стол» включал чаще всего щи с говядиной и кашу, а «постный стол» составлял суп картофельный с грибами и рисовые котлеты с грибной подливкой. Во времена длительного поста меню семинаристов несколько менялось. Чай с пшеничной булкой они получали уже не только утром, но и вечером. Часто давали севрюгу и солянку из неё, а также котлеты из манки, пирожки, оладьи. Кашу заправляли подсолнечным маслом.
В жизни семинарии в 1914 г. произошли уже заметные перемены. В связи с началом войны с Германией и её союзниками часть здания семинарии была отведена под госпиталь для раненых воинов[16]. Для города, находившегося в ближнем тылу, такое положение было типично. Огромный поток раненых с фронта заставил отдать под лазареты многие учебные заведения и учреждения. Первое и второе духовные училища Орла стали заниматься в одном здании. Женское епархиальное училище проводило занятия в здании коммерческого училища. Часть помещений семинарии также отошла под лазарет.
Для руководства семинарии остро встал вопрос: как организовать занятия? Вести учебный процесс в оставшихся помещениях для 632 воспитанников было невозможно. Кроме того, из-за большого потока беженцев произошло резкое удорожание стоимости жилья в Орле. Выходцы из бедных семей (и тем более сироты) не могли уже оплачивать проживание. В свою очередь, семинария уже не могла вносить плату за проживание всех казённокоштных учеников.
Ситуация была сложная, но решение всё же было найдено. Правление семинарии постановило ввести посменный порядок проведения занятий для четвёртых, пятых и шестых классов. Остальные начали занятия позже, получив задания для самостоятельной работы. Пришлось провести «уплотнение» в квартирах и комнатах, сдаваемых ученикам, чтобы разместить хотя бы старшеклассников. Колоссальные усилия семинарского начальства позволили со второго семестра начать обучение и первых трёх курсов[17].
Характер жизни и быта семинаристов мы можем себе представить достаточно определённо. Но полагаться лишь на официальные источники в этом случае нельзя. «Орловские епархиальные ведомости» дореволюционной поры описывают быт воспитанников семинарии и их взаимоотношения с преподавателями в основном в идиллических тонах. Однако реальная жизнь семинаристов имела и свои немалые сложности. Вот как, например, изображает повседневную жизнь семинаристов современный историк: «Ритм жизни жёстко регламентировался. Символом порядка и времени был звон колокола – рано утром он поднимал на молитву, затем направлял в классы, обозначал перерывы на время принятия пищи и отдыха. Практически круглосуточно воспитанники находились под присмотром либо инспекторов, либо своих же собратьев, выполнявших административные функции по поручению начальства. Впрочем, стукачество было не в чести – старшие наказывали младших совсем не за «официальные» провинности. Инспектор, со своей стороны, также был скор на расправу. Опыт овладения духовными премудростями в такой казарме со временем давал нежелательный эффект. Стандартный перечень «нарушений и проступков» состоял из десятков пунктов; семинаристам в частности запрещалось читать книги по собственному выбору и общаться с девицами. Издавна бурсаки относились к мирским радостям как к запретному плоду. Всеми способами семинаристы стремились избавиться от казенного общежития, многие устраивались на частных квартирах. Но и там их преследовало всевидящее инспекторское око»[18].
Нравы в семинарии начала ХХ в., по свидетельству ряда современников, действительно оставляли желать лучшего. Нередки были драки, порой старшие воспитанники обижали младших. Руководство семинарии фиксировало не только случаи пьянства, курения, но и факты равнодушия к вере, а порой и богохульства: не явились к причастию, пропустили исповедь, порвали церковные книги и т. п. Жандармское ведомство также отмечало грехи семинаристов: пели непристойные песни в престольный праздник перед храмом, выбрасывали из отцовского дома иконы.
Семинарское начальство имело в своем распоряжении рычаги репрессивного воздействия на учащихся: «голодный стол» (лишение обеда и ужина); «молитва» – поклоны во время общей трапезы; «отеческое» (негласное) наказание розгами. Для проживавших на квартирах был предусмотрен карцер. Более серьезные проступкимогли привести к отчислению. В соответствии с баллом доступ в светские высшие учебные заведения и на выгодные чиновничьи места оказывался закрытым[19].
Перелистывая «Орловские епархиальные ведомости», я узнал, что в 1905 и 1909 гг. местная семинария была потрясена ... забастовками учащихся. В 1909 г. бурсаки выдвинули целый ряд требований. Стоит с ними познакомиться.
1. Никто из бастующих не должен подвергаться дисциплинарным взысканиям.
2. Предоставление свободного доступа по окончании четырёх классов семинарии во все университеты без дополнительных испытаний.
3. В связи с этим расширение курса общеобразовательных наук в первых классах семинарии: а) обязательное преподавание тригонометрии; б) лучшая постановка алгебры, геометрии, физики и новых языков; в) сокращение преподавание в 4-м классе богословских наук.
4. Введение преподавания новых языков в духовных училищах.
5. Уничтожение переходных экзаменов.
6-й и 7-й пункты. Увольнение одного из преподавателей и вежливое обращение с учениками со стороны воспитателей и преподавателей.
8. Ослабление внеклассного надзора.
9. Свободный выбор квартир.
10. Свободное посещение театров, концертов, лекций.
11. Передача ученической библиотеки и читальни в руки воспитанников.
12. Разрешение литературных, философских и драматических кружков.
13. Необходимое участие представителей от воспитанников в распределении пособий между недостаточными учениками.
14. Разрешение воспитанникам давать концерты в общественных зданиях.
15. Свобода заработка, как-то: пение в приходских церквах и репетирование в частных домах.
16. Улучшение экономического быта корпусных воспитанников: улучшение стола и улучшение обуви и одежды[20].
Комментируя эти требования, преподаватель, подписавшийся псевдонимом «Старый педагог», резонно замечал, что многие из них носят демагогический характер. Он приводил и конкретный пример: когда были организованы дополнительные бесплатные занятия по тригонометрии, то посещать их пожелали лишь несколько человек. Останавливаясь на каждом из пунктов претензий, автор заметки показывает, что учащимися часто двигало не желание решить насущные проблемы, а стремление развлекаться, облегчить себе учёбу, ослабить дисциплину, что неизбежно привело бы к развалу учебной и воспитательной работы.
Особенно «Старый педагог» был возмущён тем, что ученики семинарии требуют сокращения богословских предметов. По поводу же требуемых «кружков» он говорит однозначно: «Опыт давно показывал, что все ученические кружки, лишённые надзора начальства и руководства преподавателей, какое бы громкое название они ни носили, делаются орудием политической агитации и антирелигиозной и безнравственной пропаганды. Поэтому такие кружки никогда не будут дозволены ученикам, сколько бы петиций они ни подавали»[21].
Такое заключение педагога отнюдь не случайно. И оно заставляет подробнее коснуться важнейшего вопроса о духовных и общественных устремлениях семинаристов.
О кризисном состоянии веры в предреволюционном российском обществе писал известный деятель Русской православной церкви митрополит Вениамин (Федченков) (1880–1961). Он родился в крестьянской семье, окончил духовное училище и семинарию в Тамбове. В 1903 г. поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию, на последнем курсе которой принял монашество.
Митрополит с горечью констатирует: «...В 1917–1918 гг. обвалилось на Русь и безбожие... Откуда оно? Вопрос большой... Кратко сказать можно так: видимость была более блестящая, чем внутренняя сила. Быт, обряды традиции – хранились; а силы веры, горения, огня благодатного уже было мало... Я ...не видел горения в своих учителях, никто нас не зажигал, даже и не заговаривал с нами о внутренней жизни... Катились по инерции. Духовная жизнь падала, замирала: одной внешностью не поддержать её... А там шла и подпольная работа среди учащихся... Попадались уже и нигилисты среди нас – хотя и очень редко. А ещё важнее: кругом семинарии уже зажигались иные костры; дым от них залетал и к нам, но не сильно всё же...»[22].
Конечно, в годы учёбы митрополита Вениамина в семинарии (конец XIX в.) духовная ситуация в учебных заведениях этого типа ещё была более стабильна, но в последние предреволюционные годы традиционные духовные скрепы ещё более ослабли.
Митрополит откровенно пишет и о «холодности» в отношении чтения священных книг. Воспоминания поражают: семинаристы не читают житий святых, трудов отцов церкви («Добротолюбие»). «Я теперь, вспоминая прошлое, первый и даже второй периоды моей веры, должен сознаться, что она держалась не Словом Божиим и тем менее – житиями святых или творениями св. отцов. Можно сказать, что я последних, как и житий, даже и не читал почти: ни в духовной школе, ни в семинарии... Странно это? – Бесспорно... Но никто не интересовался этими источниками, и никто из старших даже никогда не говорил нам о важности их, не затеплил интереса. Я сам был библиотекарем в семинарии, видел эти толстые книги, помню и кожаные переплёты «Добротолюбия»; но ни разу даже и крышки не раскрыл в них. Дух был у нас земной, естественный.
А Писание, как я уже писал, было лишь учебником и притом – холодным. И мы тоже не питались им.
Следовательно, вера моя, как и у других товарищей, жила не Словом Божиим, не житиями, а чем-то другим. Чем же? Я уже сказал: родительской и общей традицией, да ещё – сердцем собственным. Но это далеко не все. Ведь традиции и сердце у всех бывали, но не все оставались верующими. Этому много причин. И одна из важнейших – Церковь. Кто жил в Церкви, тот хранил и веру: а кто уходил из Церкви практически, у того нередко и вера слабела»[23].
Размышляя о духовном кризисе начала ХХ в., митрополит Вениамин пытается понять его глубинные причины. Откуда же взялось это религиозное равнодушие и попросту безверие. Отдельные моменты подмечены им точно. «Мы воспитывались в твёрдом воззрении, что всё можно и нужно понять, объяснить; что всё в мире рационально... И вся наша богословская наука, в сущности – схоластическая, рассудочно-школьная, стояла на этом базисе: всё понятно. Если не есть, то должно быть. Всё можно понять. В частности, и все предметы веры должны быть непременно «доказаны» умом и уму... Никаких тайн!
И это в догматике, и в философии, и в Священном Писании... В сущности, мы были больше католическими семинаристами, фомистами (Фома Аквинский), чем православными, духовно-мистическими, воспитанными в живом опыте школярами... Это была великая ошибка всего духа нашей школы; рационализм[2] – не в смысле философском, а практически учебном. Нас воспитывали в идолопоклонстве уму, – чем страдало и всё наше интеллигентское общество XIX в., особенно же с 60-х гг. И этот яд разлагал веру, унижал её как якобы тёмную область «чувства», а не разума. И постепенно рационализм переходил у иных в прямое неверие, безбожие»[24].
