Когда поумолкли большие стенные пищали и войско стрелецкое хлынуло лавой в пролом, оружные люди сложили к ногам государя тяжелую голову с плоским возлысым челом.
Царь голову взял за лохматые желтые уши и — в губы губами! — как будто Спаситель воскрес… И рек государь: «Уходи, коли так. Но послушай, что молвит тебе твой игумен, и царь, и отец!
Идешь ты далёко. Уже у престола не встанешь, мой пёс и товарищ, возлюбленник мой и злодей… О чем напоследок попросишь, Григорий Лукьяныч, Скуратов потомок из Бельских поместных людей?»
Рекла голова: «Я служил тебе верой и честью, при жизни особо не чая ни душ, ни земли… Теперь же сирот не обидь, государе, поместьем, и жонку мою во щедротах своих надели!»
И рек государь: «В том мое нерушимое слово, что дщери твои поутопнут в царевых дарах, а Борьку-татарина, зятя твово — Годунова, боярство узрит одесную меня на пирах!»
Рекла голова: «Я давил и калечил без спора, не счесть убиенных моею нелегкой рукой… Пускай же меня отпоют во московских соборах да свечкой пудовой мне купят нездешний покой!»
И рек государь: «Не тужи, сумлеваться не надо. По-твоему будет, и боле, - от этого дня надену вериги, тебя избавляя от Ада, и, - слово царёво! - в Раю дожидайся меня!»
Рекла голова: «Лик твой светел, мой царь и хозяин! Исчезла тоска, отлетела всегдашняя хмарь… А что приключилось? Какой окочурился Каин?» И в самое ухо шепнул голове государь:
«Аз жил, аки пес, в нечистотах увязши по харю, а мнилось когда-то, что чистым себя сохраню… Спасибо за то, что избавил от ся государя и смертью своею добреть дозволяешь царю!»
Но дернув щекой, в поднебесие вперившись люто, башка ухмыльнулась, пуская слюну по усам: «Вовеки не выжить Москве без царёва Малюты… А нету Малюты — так будешь Малютою сам!»
...Насчет церковников. Думаю, памятник освятят. ПотОм, когда восстановят памятник Иосифу Виссарионовичу, - тоже освятят. Всего доброго, Cyrano |